«Гавань с кремовыми шторами»

«Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных – было 3, враждебно-ругательных – 298». Так писал М.А.Булгаков в письме Правительству СССР 28 марта 1930 года. Из продолжения письма ясно, что подавляющее большинство этих «враждебно-ругательных» отзывов посвящено «Дням Турбиных».

Премьера спектакля на сцене МХАТа состоялась 5 октября 1926 года.

Сейчас много написано о роли пьесы и в истории советской драматургии, и в жизни Художественного театра. Время всё расставило по своим местам. А тогда…

Критики бесновались. А В.В.Маяковский, к примеру, на диспуте «Театральная политика Советской власти», состоявшемся 2 октября 1926 года, заявлял о МХАТе: «Начали с тетей Маней и дядей Ваней и закончили "Белой гвардией"». И предлагал: «Давайте я вам поставлю срыв этой пьесы — меня не выведут. 200 человек будут свистеть, а сорвём, и скандала, и милиции, и протоколов не побоимся». Не сорвал, к счастью. Но был, конечно, в своём гневе не одинок. И как перекликается отзыв поэта с ранее написанным Булгаковым «Собачьим сердцем»! Помните, там Шариков объяснит, почему ему не нравится театр: «Да дурака валяние... Разговаривают, разговаривают... Контрреволюция одна».

Ну, а публика в массе своей встретила спектакль восторженно. Мне довелось разговаривать с людьми, видевшими ту легендарную постановку. Отзывы были единодушны – шедевр, чудо! В первый же сезон пьеса прошла 108 раз, опередив по посещаемости все московские спектакли.

Сохранились свидетельства, что публика принимала героев спектакля как живых, близких людей.

Из воспоминаний Л.Е.Белозерской-Булгаковой: «Шло 3-е действие “Дней Турбиных”... Батальон разгромлен. Город взят гайдамаками. Момент напряжённый. В окне турбинского дома зарево. Елена с Лариосиком ждут. И вдруг слабый стук... Оба прислушиваются... Неожиданно из публики взволнованный женский голос: “Да открывайте же! Это свои!” Вот это слияние театра с жизнью, о котором только могут мечтать драматург, актёр и режиссёр». Рассказывали, что около подъезда театра в дни спектаклей дежурила карета «Скорой помощи», потому что не раз зрителям в зале становилось плохо.

И ведь, мне думается, главное, чем привлёк спектакль первых зрителей, было даже не «странное» для того времени изображение белогвардейцев. В спектакле (и в пьесе, разумеется) была показана удивительная теплота человеческих отношений.

В пьесе Булгакова (как и раньше, в романе «Белая гвардия») в полную силу прозвучала тема Дома (именно так, с большой буквы), в то время явно идущая вразрез с настроениями многих в обществе.

Знаменитые строки: «Никогда не сдёргивайте абажур с лампы! Абажур священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте — пусть воет вьюга, — ждите, пока к вам придут». Я ещё застала людей, считавших, что абажур (а также занавески, скатерти и пр.) – мещанство, пережитки прошлого, с которыми нужно бороться. И это почти через полвека! В дни же премьеры всё тот же Маяковский писал: «Быта никакого, никогда, ни в чём не будет! Ничего старого бытового не пролезет. За это я ручаюсь твёрдо».

А в пьесе со сцены прозвучит: «Господа, кремовые шторы... за ними отдыхаешь душой... забываешь о всех ужасах гражданской войны. Они отделяют нас от всего мира... А ведь наши израненные души так жаждут покоя...» Быт, вещи становятся крепостью, помогающей жить, и символом памяти. В «Белой гвардии» мы читаем: «Много лет до смерти, в доме № 13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади “Саардамский Плотник”, часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зелёных ветвях. В ответ бронзовым с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой чёрные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнёшь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамскй Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий».

Четвёртое действие пьесы. Ремарка автора – «Крещенский сочельник 1919 года». Реплики Мышлаевского: «Красные разбили Петлюру! Войска Петлюры город оставляют!.. Завтра, таким образом, здесь получится советская республика...» На самом деле части Красной армии вступят в Киев лишь 5 февраля. Через несколько лет Булгаков пояснит: «События последнего действия в пьесе отношу к празднику Крещенья, то есть 19 января 19 года... Раздвинул сроки. Важно было использовать ёлку в последнем действии». Почему важно? Не потому ли, что ёлка – тоже символ Дома?

Ну конечно же, с точки зрения пролетарских критиков – махровое мещанство! Но вот что интересно - мне постоянно приходят на ум параллели с другими произведениями, хотя, может быть, кому-то они и покажутся слишком смелыми.

Прошли годы. Бушует новая страшная война. И пишется пьеса. Автор её – К.М.Симонов, тот самый, который через двадцать лет будет хлопотать о публикации булгаковских произведений. Пьеса называется «Так и будет». Надеюсь, что содержание её напоминать не нужно, поэтому скажу о главном.

Будет в ней Дом, куда возвращаются люди. И лампа с абажуром. И самовар. В «Днях Турбиных Мышлаевский о Елене скажет: «Ведь какая женщина! По-английски говорит, на фортепьянах играет, а в то же время самоварчик может поставить». А у Симонова прозвучит: «Да вы знаете, что такое самовар? Самовар – как артиллерия. Бог! Бог мирной жизни!» Это подчеркнёт и диалог: «И подумать только, что мы пять лет самовар не вынимали. Хорошо придумал, полковник, по-домашнему, хотя и фронтовик». – «Именно потому, что фронтовик, – потому придумал по-домашнему».

И будет удивительное стремление сделать так, чтобы осиротевший на войне человек почувствовал себя снова Дома: «Он человек, у которого всё пропало! Он на пепелище приехал, а тут какие-то черти новоявленные живут, вроде нас с тобой». И именно этот, как сказали бы критики двадцатых годов, мещанский быт поможет задуматься о том, что можно «быть счастливым только оттого, что светит солнце, что небо синее, а трава зелёная».

Я не знаю точно, видел ли Симонов на сцене пьесу Булгакова, но думаю, что не мог не видеть. В период создания «Так и будет» она на сцене уже не шла (начало Великой Отечественной войны застало МХАТ на гастролях в Минске, тогда сгорели декорации спектаклей), но, по-моему, память о ней здесь звучит очень ясно.

И ещё одно произведение, на этот раз рассказ. Рассказ К.Г.Паустовского «Снег». Помните его?

«Я часто вспоминаю тебя, папа… и наш дом, и наш городок… Я закрываю глаза, и тогда вижу: вот я отворяю калитку, вхожу в сад. Зима, снег, но дорожка к старой беседке над обрывом расчищена, а кусты сирени все в инее. В комнатах трещат печи. Пахнет берёзовым дымом. Рояль, наконец, настроен, и ты вставил в подсвечники витые жёлтые свечи – те, что я привёз из Ленинграда. И те же ноты лежат на рояле… Звонит ли колокольчик у дверей? Я так и не успел его починить. Неужели я всё это увижу опять?.. Эх, если бы ты знал, как я полюбил всё это отсюда, издали! Ты не удивляйся, но я говорю тебе совершенно серьёзно: я вспоминал об этом в самые страшные минуты боя. Я знал, что защищаю не только всю страну, но и вот этот её маленький и самый милый для меня уголок».

И снова тема Дома, который так дорог. И снова – стремление сделать его родным. «Татьяна Петровна… думала, что вот со дня на день может приехать с фронта в этот дом незнакомой человек и ему будет тяжело встретить здесь чужих людей и увидеть всё совсем не таким, каким он хотел бы увидеть».

И всё «так и будет»: «Потапов весь вечер не мог избавиться от странного ощущения, будто он живет в лёгком, но очень прочном сне. Всё в доме было таким, каким он хотел его видеть. Те же ноты лежали на рояле, те же витые свечи горели, потрескивая, и освещали маленький отцовский кабинет. Даже на столе лежали его письма из госпиталя – лежали под тем же старым компасом, под который отец всегда клал письма». И закономерный итог – «И если всё окончится хорошо и вам понадобится моя жизнь, она, конечно, будет ваша».

Рассказ Паустовского, который пьесу Булгакова, разумеется, прекрасно знал, писался примерно в то же время, что и пьеса Симонова…

Повторюсь: возможно, приведённые мной параллели кому-то покажутся чересчур смелыми, но я только хочу сказать, что само время доказало правильность мыслей Михаила Афанасьевича о «гавани с кремовыми шторами», которая даёт силы жить…

****************

Ну, а о самой пьесе Булгакова разговор впереди.

Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь

Путеводитель по статьям о Булгакове здесь